Выпуск: 545, Джумад уль-Авваль 1439 г.

Категория: Социальная

Это было в 1989 году, все жили так, словно находились на вокзале в зале ожидания. И было ощущение, что вроде должно что-то случиться, а плохо это будет или хорошо, непонятно.

В ларьке у кинотеатра почти в два раза выросла цена на мороженое, и карманных денег стало катастрофически не хватать. Каждое утро отец выдавал мне пять копеек на ватрушку, но если накануне принесёшь пятёрку, то можно было получить и три копейки на компот. Эти деньги не очень бережно собирались на всякие девчачьи радости: мелки, резинки, спички и мороженое. А теперь мороженое стало какимто недосягаемым лакомством…  

 

В школе директор отменил утренние линейки со звеньевыми, взамен школьников собирали на зарядку. И на сбор макулатуры нас больше не гоняли. Хотя это как раз и было интересным: обойти все дома в районе, собирая старые газеты и, если очень повезёт, книги и старые журналы, а потом, сидя на балконе, вырезать красивые картинки и склеивать коллажи.

 

В тот год к нам в класс пришёл новенький, не помню, как его звали и где учился до перевода к нам. Он практически ничем не отличался от прочих мальчишек в классе. Разве что носил книги не как все, в ранце, а в спортивной сумке через плечо. А в остальном не лучше и не хуже других. Так же списывал у нашего вундеркинда Алика математику и бегал в соседний корпус дразнить старшеклассников, часто приходил без пионерского галстука, не из протеста, а потому что стирать и гладить было лень.

 

Однажды на уроке природоведения наша классная, Сталина Матвеевна, вывела его к доске, чтобы продемонстрировать всему классу, как деформируют осанку сумки через плечо. Мы потом над ним подшучивали и дразнили. А потом был ещё случай – он подрался с мальчиком, и все узнали, что новенький занимается каратэ.

 

Мать избитого подняла скандал, требовала исключения обидчика, но ситуация была неоднозначная, виноваты были оба. Поэтому всё ограничилось классным часом и пионерским выговором. После этого случая в школу пришёл его отец и предложил вести уроки арабского языка. Сталина Матвеевна согласилась, родителей поставили в известность, и они тоже, кажется, не особенно протестовали, хотя в нашем классе учились и русские, и евреи. Каждую среду мы оставались после уроков и ждали нашего учителя.

 

На первом уроке он что-то прочёл нам по-арабски и тут же перевёл, фраза была простенькая и обычная, но это было красиво. Нам нравилось всё: и то, что тетрадь начинается с конца, и то, что писать надо справа 
налево, и то, что оценки учитель ставит не «по-русски». На уроки ходили все, кроме его сына – он уже знал всё, что мы только открывали для себя.

 

Однажды учитель, проверяя мою работу, – мы тогда проходили новое слово «брат», – похвалил, сказав, что почерк у меня красивый. Больше никто и никогда мой почерк красивым не называл. В этих уроках не было религиозного подтекста, нас просто учили читать и писать на новом для нас языке. И учил нас, как я сейчас понимаю, настоящий учитель, умеющий не только заинтересовать ребёнка предметом, но и научить новому, и ведь ему эти уроки никто не оплачивал.

 

Прошло больше двадцати лет, но я помню каждый урок и даже алфавит, ровно до той буквы, которую мы успели пройти, и два слова, которые успели выучить. Уроки арабского языка внезапно прекратились – просто однажды учитель не пришёл на урок, а его сын не пришёл в школу. Нам было по 9–10 лет, мы многое ещё не понимали, впрочем, и взрослые тогда знали не больше нашего. Говорили многое, и разобраться во всех сплетнях было невозможно. Я так и не знаю, что было правдой, а что вымыслом одноклассников и учителей, но уроки арабского я помню до сих пор.

 

САРАТ САЛАМОВА